говорю матери, как на меня действует алкоголь, и не понимаю, почему раньше я не могла просто открыть рот и ответить на ее вопрос. зачем воспринимала все как клетку, и доводила до абсурда, если вот, я говорю, кого люблю и что готова делать, а она даже не спрашивает, за что. пусть и помочь не может, не может сказать, как мне себя вести, как сохранить эту дружбу и голову на плечах, но этого вопроса, который я считаю глупым и жестоким, нет. и мне, наверное, важно было знать, что я не одна, что не только я не считаю, что хоть одна из его причин себя терзать валидна и не решаема.